Студенческие протесты, накрывшие Западную Европу, ни в коей мере не вызывают у нее ассоциации с собой, равно как и крестьянские волнения в Западной Бенгалии. Увы, она далеко не одинока в своей социальной пассивности. Волны студенческих протестов, поднимаясь от «британских морей», разбиваются о волнорезы на месте бывшей Берлинской стены, и «до тайги» долетают преимущественно лишь брызги пены.
Конечно, можно привести в качестве примера недавние студенческие протесты в Украине против коммерциализации образования или оккупацию университета в Загребе, но тем не менее, спорадические исключения из правил пока не противоречат общей картине «восточной конформности». На несоответствие восточноевропейских и постсоветских студентов распространенному имиджу студента-бунтаря стали обращать внимание еще в 90-х. Директор Центра социологических исследований МГУ Сергей Туманов, комментируя это явление, говорил недавно, что «корпоративные связи внутри студенчества как социальной группы сейчас достаточно слабы по сравнению с тем, что было раньше», кроме того «они (студенты) стали более рациональными.Прожить на стипендию нельзя было и раньше, но с начала 90-х годов она стала совсем символической. Студенты в массе своей начали подрабатывать и из-за этого пропускать занятия. Следовательно, нужно было по-другому выстраивать отношения с администрацией вуза, чтобы не отчислили. В таких условиях демонстрировать свои убеждения опасно». Но ведь «боязнь опасности» была студенчеству, как правило, свойственна менее, чем иным социальным категориям.
Социальная аморфность студенчества (прошу прощения у немногочисленных активистов за обобщение) формируется уже не боязнью давления администрации – обычно это лишь одно из оправданий. Во многих аспектах (как и в Западной Европе) требования студентов остановить коммерциализацию образования и процесс превращения знаний в элитный товар созвучны также и желаниям преподавателей. Но в чем тогда между нами столь существенные различия?
Когда я просматриваю видеозаписи отечественных студенческих выступлений, я пытаюсь стоп-кадром ловить лица рядовых участников (не активистов, на которых обращено внимание медиа). Здесь нетрудно заметить неуверенность, беглый взгляд, закушенные губы, лихорадочный поиск какой-либо моральной поддержки. Причем поведение рядовых участников зачастую такое же, как и в студенческой массовке на оплаченных акциях какой-либо официальной партии – «неуверенно-извиняющееся», как у человека из зала, которого актер вытаскивает на сцену. Таким образом, не социальные активисты спускаются в зал (где их не видно без подмостков), а вытаскивают отдельных представителей на сцену. А само по себе участие в социальных протестах является для многих студентов неким признаком «лузерства» (всем не объяснишь, что «не за деньги») и свидетельствует о бедности, что в money-driven society является страшнейшим грехом. Иногда приходится слышать, как свое вполне естественное несогласие платить больше, студенты, бравируя, камуфлируют следующим образом: «Я, конечно, могу заплатить, но я не хочу платить неизвестно за что, деньги все равно разворуют». И тут не следует думать, что это есть недоверие конкретной администрации или правительству – на самом деле он не может заплатить (как правило). Только признаться в этом британский студент может (скандируя «Мы бедные – платить больше не хотим!»), а отечественный зачастую – нет. Отсюда и весь характерный набор «отмазок», которые, уверен, слышал каждый социальный активист – «заболел» и прочие «причины», аналогичные оправданиям отсутствия на парах. Мне подобная неуверенность большинства студентов была несколько непонятной в 90-е (в студенческие годы): почему сокурсников и сокурсниц хотя и можно вывести на митинг, подбить на бойкот или срыв официального мероприятия, но выходя на открытое пространство, люди внезапно робели, у девушек подкашивались каблуки, каждый второй пытался спрятаться за что угодно (дерево, колонну, газетный киоск). После – настолько же было непонятно, почему на почти каждой демонстрации (пришедшие добровольно) участники стараются потихоньку, бочком отойти в сторону и незаметно раствориться среди прохожих. В результате до места иногда доходили лишь 20-30%, и те – под неусыпным взором 3-4 активистов, которые фактически «вытаскивали зрителя на сцену». Зрителя неуверенного, страдающего агорафобией. Попытаемся себе представить его – он не столько боится репрессий, сколько стеба, осуждения со стороны, он не знает как себя вести, «правильно» ли он/она одет/а, как он/она выглядит, и что скажут знакомые. Но тем не менее, он/она выходит и сейчас все чаще. Преимущественно там, где есть массовость и возможность затеряться, скрыться от камер (и лучше подходят для этой цели мероприятия правых, увы).
Наблюдая за студенческими демонстрациями в Афинах или Лондоне – опять же нетрудно заметить непринужденность, причем не наигранную и не только у активистов. Заметно, что люди ощущают свою моральную правоту в любом случае (если речь не идет о насилии – это другой вопрос), не озираясь на реакцию окружающих. Они «в своей тарелке». Протест для них дело привычное, нормальное, это не надрыв, долженствующий завершиться революцией сегодня же. В чем-то это обыденное явление, но, соответственно, нет и глубокого разочарования в случае неудачи. Они опираются на традицию протеста, делают то же самое, что и их родители.
А. Арунян, один из активистов студенческого движения Симферополя, считает, что «отсутствие самих традиций протестов – основное препятствие их распространению на постсоветском пространстве. Но ситуация будет меняться». Постепенно эта традиция будет нарабатываться, как под влиянием западных примеров, так и благодаря новым неолиберальным реформам образования. Наработка протестного опыта – задача сама по себе долгосрочная. Но, на мой взгляд, одна из причин неудач левых на постсоветском пространстве именно в приверженности революционной «фаст-фуд» политике, требующей (как и большинство краткосрочных бизнес-проектов) быстрой отдачи – через год-два.
Аналогичные настроения (фаст-фуд) распространены и среди основной массы студенчества – если уж выходить, то один раз и все изменить, иначе незачем терять время, которое можно потенциально использовать для разового (быстрого) изменения ситуации иным образом (лотерея, криминал, случайное знакомство).
В том, что касается левых, «фаст-политика» – отчасти общая тенденция, отражающая нестабильность экономики, требующей решения проблем всегда авральным методом. Но отчасти это и ложное восприятие революций как таковых, понятых как некий путч, только совершенный гражданскими лицами. Воспринимая лишь медиакартинку, «прошедшую монтаж» (как и любой фильм, любая биография с вырезанной будничностью) мы склонны пытаться «делать монтаж» в реальности, исключив из нее длительный, нудный и не романтичный период. Говоря словами Марка Твена: «Нужно две недели, чтобы подготовить импровизированную речь».
В 90-х, после временного упадка, значительная часть западных левых ушла из большой политики, но не исчезла. Левые интеллектуалы работали в университетах, возвращая студентов «в левую колею» поштучно. Многие активисты, не ставя перед собой краткосрочных задач, сконцентрировались на низовых протестах, аффинити-группах, то есть начиная с маленьких сообществ (не обязательно субкультурных). И начинали зачастую с того, что пытались вернуть «пролетарскую» или «студенческую» гордость этим группам, позволяя им социализироваться вне money-driven society. Создавая «не столько инфраструктуру, сколько контркультуру», снимавшую неуверенность в себе рядового рабочего и студента. Контркультурой в данном случае может стать любая альтернатива культуре money-driven society (иногда даже религиозная), позволявшая «санкюлотам» с гордостью принимать презрительное определение, позволяющая сейчас британским студентам, поэтапно прошедшим путь от аффинити-групп в школе до мощных профсоюзов в университете, ощущать свою правоту, ощущать себя студентами (а не «недослужащими») за которыми стоит определенная традиция (noblesse oblige) и без тени смущения кричать «Мы бедные – платить больше не хотим!»
В начале ХХ века редкий гимназист не считал себя «революционером», гордясь тем, что он «не дворянин» – даже в провинциальной Прилуцкой гимназии таких было до 80% учащихся (их дальнейшие судьбы – другой вопрос). И это тоже был результат длительной работы (без «монтажа»).
Взорвать волнорезы, боюсь, не получиться. Придется работать напильником.
Дмитрий Колесник
[url=http://www.rabkor.ru/authored/11128.html]Рабкор.ru